Таганрогские мотивы Александра Попова

85 лет назад, 19 января 1949 года, ушёл из жизни писатель Донской земли, который был в Таганроге не менее трёх раз, что отразилось в его произведениях.

«Жизнь делают не крикуны и мечтатели,

 а неустанные работники, которые

день и ночь незаметно работают.»

«Город в степи» А. Серафимович.

«Мутное заплесневелое море с низкими глинистыми берегами»

Александр Серафимович Попов, известный как Серафимович, родился 7 [19] января 1863 года в Польше, где служил его отец, донской казак. После ранней смерти главы семейства, вдова с сыном, будущим писателем, вернулась в бывшую Область Войска Донского. Александр Попов окончил гимназию в станице Усть-Медведецкой (сегодня г. Серафимович Волгоградской обл.) и поступил в Санкт-Петербургский Университет.

За участие в студенческом протестном движении был сослан на Север. Вернувшись на родину, под надзором полиции работал в Мариупольском отделении газеты «Приазовский Край», редакция которой располагалась в Ростове-на-Дону.

Не мог Александр Серафимович не живописать пером того, что видел вокруг. Очерки, первоначально напечатанные в местных газетах «Приазовский Край», «Донская речь» и др., стали впоследствии хрестоматийными рассказами. Сегодня мы можем видеть в них, какой была повседневная жизнь обычных жителей нашего региона сто и более лет назад.

В небольшом рассказе с неброским названием «Рабочий день» мы видим аптеку, находящуюся не далеко от рынка, из окон которой видны кресты соседней церкви, при этом солнечные лучи в аптеку не заходят, они играют на оживлённой мостовой и куполе церкви. Также видно, что в здании аптеки есть чердак. Двери аптеки стеклянные. Описание очень напоминает аптеку на Соборном переулке (ныне Красном).

Из чреды очерков можно узнать о жизни рыбаков того времени. В рассказе «Прогулка» мы узнаём, что «серёдка моря у нас называется самое корыто», что были особенные топоры у рыбаков для зимней ловли, т.е. для рубки льда под проруби: «узкие, длинные, на длинных ручках», и узнаём цену свежей рыбки, поставляемой рыбопромышленниками, скупающими улов у тех, кто «ежечасно, ежеминутно смерти в глаза смотрит».

Отражены в рассказах Серафимовича наши местные проблемы борьбы за сохранение рыбы в родном Азовском море, когда долг одних и голод других поставил их друг против друга. («В камышах».) Кстати, в Таганроге более двух сотен местных рыбаков писали петиции по этому вопросу, и местная управа пыталась помочь бедолагам в деле возвращения средств производства, арестованным рыболовной полицией.

Как боролись сами рыбаки с ворами в своей среде видно в рассказе «Месть». Этот рассказ вышел в виде репортажа «Из жизни приазовских рыбаков» в газете «Приазовский Край» № 330 и № 331 за 16 и 17 декабря 1897 года.

Для рыбаков тогда «все города, какие ни существуют на свете, они представляют себе в виде Ейска, Ростова, Таганрога и Мариуполя…». Само же море также бесконечно и вечно, как степь: «Казалось, это была степь. … Но это было море.»  (илл.2)

Городские окраины

«…Близ Таганрога, к сожалению, имеются посёлки, жители которых не имеют ныне земельного надела и рассчитывают прокормиться рыболовством и кустарным промыслом. Вот в этих-то безземельных посёлках и образовались те болотистые пространства, кои заражают Таганрог, Ростов и Нахичевань опасными миазмами, порождающими нищенство, бродяжничество и грабительство.» Это – отрывок из статьи Н. Краснова «Болото Таганрога», напечатанная в «Таганрогском Вестнике» за 16 февраля 1894 г.

Александр Серафимович в романе «Город в степи» (1902 г.) показал, как живут и во что превращаются со временем эти «нахаловки».

В этом романе жизнь стихийного посёлка начинается почти одновременно со строительством железных дорог. Домики железнодорожных специалистов, двухэтажные, с красными железными крышами, стоят вдоль железнодорожного полотна с одной стороны. В Таганроге, кстати, эти домики специалистов полуторавековой давности сохранились до наших дней.

А через дорогу, за полосой отчуждения, в степи, сгрудились налепленные кое-как лачуги и землянки пришлого люда. «Землянки стояли как попало, то передом, то задом, то вдруг покосившись, вырастали посреди дороги. Жались тесно друг к другу, а то прерывались пустырями.» (гл. 2)  «…без улиц, без переулков, без церквей.» (гл.1).

Жизнь поставила во взаимную неприязнь обитателей этих соседних районов, и одновременно в зависимость. «Мы с ними цепью округ шеи связаны, братья али враги, держим друг дружку за глотку и смотрим в глаза… А друг без дружки не можем: пропадут одни – пропал я, пропал я – пропадут они». (гл. 11).

В посёлке уже появился и рыночек, где «гомон, божба, бабьи выкрики и поднятые оглобли», куда «перебивая друг друга, говоря и не слушая, тянуться покупатели за капустой, картофелем, огурцами.» Куда «ловя каждую минуту, торопливо прибегают бессемейные стрелочники, кондуктора, составители, которым становиться на дежурство, слесаря, монтёры, которых ждёт паровозное депо, грузчики и из чернорабочих…, тут же на земле или стоя, кусая ковриги хлеба, хлебают и едят, стараясь наесться на весь день – на работе уже негде, – и, расплатившись, бегут…» (гл. 1).

Узлом, связавшим два этих лагеря является трактир местного самородка Захарки, который на всё умело присчитывает процент. «Весь посёлок, все дела, все люди и людские отношения… тянулись в трактир, как к центру» – так казалось Захарке. Он же мещан презирал и третировал, их «за грош купить и продать можно»; рабочих ценил, ибо «главные посетители трактира были рабочие, и от них наполнялась касса»; «дальше разные господа – инженеры, техники, …мировой, следователь, купцы… брал с них безбожно, но относился с полупрезрением…» (гл. 2).

Помимо разврата и пьянки трактира были и другие развлечения в посёлке: ходить табунами, горланить песни и раздевать встречных одиноких прохожих, завалить дверь землянки или снять с неё крышу «при улюлюканье, грохоте и свисте». «Так жил посёлок, не зная судьбы своей, не зная завтрашнего дня, и, как остров, среди него стояло строгое хозяйство Захарки…» (гл. 2).

И под конец романа разросшийся мир землянок превращается в рабочий посёлок, где «буйно раскидывая по пустой степи улицы, переулки, площади, полные гомону, пыли, движения… лавки, трактиры, пекарни, сапожные, портняжные заведения – всё, что человека одевает, обувает, кормит и веселит. Несутся песни, крики, брань, голосят торговки, телеги тарахтят, снуёт народ, роются с разговорами в пыли куры, деловито лают собаки».

«Давно пропали землянки. На их месте высятся двухэтажные дома под железными крышами, с палисадниками, с пирамидальными тополями… и стаи голубей носятся над крышами» (гл. 8). Где жизнь бурлит не только в трактире и на рынке, но уже и в заводе, и на улицах; где вырастает церковь.

Старостой церкви избран местный авторитет – Захар Касьяныч, сколотивший себе состояние трактирным развратом и обдираловкой, знающий и ловко управляющий человеческими страстями. Пережив близость смертной опасности, осознав, что «не всё мамоне, кое и Богу», он продал трактир и занялся маслобойным, чугунолитейным заводом и табачной фабрикой. Лавки, магазины, гостиницы и лесные биржи Захара Касьяновича были расположены по всему посёлку.

И не спорит Захар Касьянович с политэкономией (которую изучает его внук) о том, что богатство с грабежа начинается, но не согласен он с Дарвиным, что тот место совести в человеке не оставил. Старается ведь дед грехи добрыми делами исправить. Внешне тоже изменился бывший трактирщик: «был это патриарх с седой бородой, со строгим, исхудалым, иконописным лицом…» (гл.9).

А с церковью, пришли в рабочую окраину керосиновое освещение и полицейский пост. «Теперь нет этих безобразий – горланят, бывало, песни да дебоширят.» (гл. 10).

Города Области Войска Донского были, как заметил Серафимович, прижаты к морю и имели похожую судьбу своих «нахаловок», описанную в собирательном образе «Города в степи». Разница в том, что в Мариуполе, где работал Серафимович, ж.-д. была построена позже Таганрогской на полутора десятилетия, Азов был слободкой, а в Ростове – фабрики и заводы не находились на территории посёлков, в отличие от Таганрога. (илл. 3)

Серафимович – поэт

Однажды на собрании литературного кружка Серафимович заявил:

– Никогда я не писал стихов, а вот на днях попробовал – и написал стихотворение!

Конечно, все просили прочесть, конечно, он прочёл. «Всех поразила первоклассность стихов Серафимовича…» Подобное повторилось ещё раз через месяц-другой. Выяснилось, что это была его шутка. «Всем стало хотя и смешно, но отчасти и неловко», ведь первое прочитанное Серафимовичем стихотворение было Михаила Юрьевича Лермонтова.

Но Александр Серафимович всё-таки поэт, потому что лучше его никто не смог воспеть нашу родную степь.

В его творчестве образ степи присутствует всегда и везде, но степь его не скучна и не однообразна.  «…Бескрайняя степь то знойно трепещет, иссохшая под палящим солнцем, то тихо мреет в обманчиво-зеленоватом лунном свете, то чёрная, сырым чернозёмом тонет в дождливой осенней        мгле, то буранами белеют над зимние вьюги…» («Семишкура»).

Когда наш автор путешествует на велосипеде, читателям видны масштабы и сила степей: «Я …вцепившись в руль, в отчаянии наваливаюсь на педали, и степь, знойно растрескавшаяся от века, всё та же, молчаливая, необъятная, непокорённая, медленно-медленно отходит назад, и несутся облака пыли, и нет этому конца».  («По Донским степям».)

«Те, что жили в посёлке, забывали, что есть степь, что огромна, молчалива, лежит вековечная дума неразгаданно, что там своя жизнь, и людская, и звериная.» («Город в степи»).

После освобождения от немецко-фашистских орд, степь стала черной. «Вся степь белела снегом. И всюду, куда ни кинешь взгляд, торчали орудия недвижных танков, чернели разбитые тяжёлые орудия, повалившихся на бок грузовики и легковые машины с застывшими мёртвыми немецкими офицерами, – вся степь до самого края, сколько ни ехать. Это двести километров от Сталинграда. Жаркое солнце сожгло снег, полосы сожжённых хуторов Серафимовичевского района зачернели по молодой траве: ни куреней, ни колхозных построек, ни скота, ни людей.» («В родных местах»).

Даже кладбище у Серафимовича играет со степью. «Мёртвое царство, густо усеянное крестами и обнесённое валом и канавой, год от году богатеет и ширится – тесно становится. Языками выползают в степь белеющие новым тёсом кресты, и, где было ровно и был сизый полынок, глинисто пестрят свеженасыпанные холмики. …Покойники тесно ложатся друг около друга, отнимая у степного простора всё новые и новые места. …Рядом с мёртвым царством ширится, растёт царство живых, буйно раскидывая по степи улицы, переулки, площади…» («Город в степи», гл. 8). (илл.4)

Писатель – людям

Газета «Донская речь» № 93 за 9 апреля 1900 г. напечатала полушутливый рассказ Александра Серафимовича о неудачном женихе. Юный банкир поставлен в положение человека, посмотревшего в прямом и переносном смысле со стороны на обыденные и даже праздничные события. «Теперь, только теперь…, понял он, какая это пошлая вещь – жизнь. …Это объедание и опивание, освящённое обычаем, эти бессмысленные …, одни и те же разговоры, …, купля жены не иначе, как в придачу к ста тысячам, заискивание перед начальством, пред прокуроршами – ведь это всё и есть жизнь.»

Настоящий писатель помогает осознать своё время, помогает увидеть людям себя со стороны почти, как герою рассказа «Предложение». Прошло более ста лет, поменялись моды, мчится технический прогресс, но изменилась ли человеческая природа?

Поэтому, вспоминая донского писателя Серафимовича, в пору присоединиться к его словам, сказанном об Антоне Павловиче Чехове: «…Под лежачий камень вода не течёт, а человек сам своему счастью кузнец. Вот потому-то мы и чествуем память писателя, который будил наше сердце, совесть и ум, который своими рассказами как бы говорил: не единым хлебом жив человек.» (Серафимович. «Чехов перед публикой и сам»). (илл.5)

Екатерина ГАЛОЧКИНА

Иллюстрации:

1) А.С. Попов (Серафимович), фото 1890-х гг.

2) Д.М. Синоди-Попов. Море.

3) С.И. Блонская. Окраина Таганрога.

4) И.И. Крылов. Донская степь.

5) монография Корягина С.В. Серафимович – автор «Тихого Дона».- Москва; 2006. Хранится в Государственном музее-заповеднике М.А. Шолохова.