130 лет назад, 31 мая (по новому стилю) 1892 года, родился Константин Георгиевич Паустовский – писатель, который одно время жил в Таганроге и полюбил наш город, что нашло отражение в его творчестве.

Константин Паустовский – художник-загадка: непознанный до конца, не получивший четкого определения в блестящей плеяде российской словесности. Его называли «совестью эпохи»: ни единой панегирической строки не посветил вождям, исключал «соцзаказы», не подписал ни одного компрометирующего   документа, в рядах КПСС не состоял. Как заметил его личный секретарь: «И умудрялся оставаться самим собой». Несомненный классик, из скромности называвший себя «настоящим средним писателем» и мечтавший «о воспитанном читателе»: «Нужна аудитория, созданная Буниным, Герценом, Щедриным, Бердяевым». Счастье видел в «уделе знающих и ищущих мечтателей». Весь он был во власти такой «тайной свободы», которая у великого Пушкина «внушала» «сердцу гимн простой и не подкупный голос мой был эхом русского народа».

Его высоко ценили соотечественники и за рубежом. Секрет такого признания чутко уловил Вениамин Каверин, заметив в нем «артистизм», «умение не только пробуждать, но и находить в человеке самое светлое, что может быть забыто или потерялось в шуме времени». Этот дар в самом начале ощутил в нем Иван Бунин, когда в январе 1917 года они встретились в Москве и начинающий писатель передал свои стихи, предопределив оценкой мэтра свой дальнейший путь: «вы — не поэт, ваше дело – проза». В 1949 году Бунин прочтет его рассказ «Корчма на Брагинке» и придет в «редчайший восторг», отнеся это творение к «наилучшим рассказам русской литературы». Потрясенная его «Телеграммой» Марлен Дитрих будет искать с ним встречи, а, приехав в Москву, при переполненном зале в ЦДЛ встанет перед ним на колени.  Дважды Паустовского выдвигали на Нобелевскую премию. В 1965 году в Швеции уже была опубликована его номинированная книга («Повесть о жизни»). Но «удача» прошла мимо. (По архивным документам стали известны некоторые «сложности» комитета: из 78 лауреатов только 12 премировались с первого раза).

Романтик и психолог с драматичной судьбой

Бесспорно, перед нами художник, вторгающийся в самые сложные и необжитые события жизни, тончайший психолог, давший плеяду оригинальных художественных типов, включая и персонажей «пограничного состояния» (в повести «Кара-Бугаз» геолог Шацкий, страдающий амнезией, в «Броске на юг» сам лирический герой с тяжелыми малярийными галлюцинациями.). Он писал о научном прогрессе, способном преобразовать природу («Колхида», «Мещерская сторона»), о войне, о ценности человеческой жизни, о писательском мастерстве («Золотая роза»). По его многотомной «Повести о жизни» можно изучать стремления и состояния интеллектуального слоя страны 20-30-х годов. Он едва ли не опередил европейских писателей в обращении к художественной форме «двойного зрения»: захватывающего «приема» «письма в письме». Истинный романтик, до конца жизни покоренный «музой дальних странствий»: изъездил пол-России, побывал во всех странах Западной Европы и глубоко проникся её великими творениями (В Лувре стоял перед Джокондой и плакал, а выйдя, потрясенный, долго молчал).

Между тем, и в наше время Константина Паустовского нередко воспринимают, как художника «пейзажиста», впрочем, с безупречной чистотой русского языка. На что Михаил Пришвин в свое время с горечью заметил: «Не будь я Пришвин, хотел бы писать, как Паустовский». За всей этой глобальностью писателя как-то стирается представление о его нелегкой судьбе. О ней можно говорить много и долго, удивляясь, сокрушаясь и поражаясь. Он пережил три войны, две революции, ломку коренных преобразований страны. Родился в Москве в семье железнодорожного статиста, после развала семьи с 16-и лет зарабатывал на жизнь своим трудом. Учился в Киевском и Московском университетах, но был призван в 1914 году на фронт, а в 1915-м отступал с санитарным поездом, мобилизован в армию гетмана Скоропадского, попал в отряд махновцев, позже в Красную Армию, работал в Окнах РОСТА, газетах «Правда», «На боевом посту»… Словом, типичный зигзаг судьбы  его поколения.

Таганрогский «пейзажист»

Летом 1916 года Константин Паустовский приезжает в Таганрог с женой Екатериной Загорской.  Почему он выбрал этот приморский город, проработав на заводах Юзовки и Новороссийска, —  исчерпывающий ответ остается «за кадром». По всей вероятности, его тянуло не только к морю, но и к городу Чехова. Трепетное отношение к классику оставалось у него неколебимым до конца. В его последнем доме в Тарусе висел единственный портрет. Это был Чехов: заснеженная улица, в меховой шапке с поднятым воротником, руки в карманах. Воспринимал с какой-то особой теплотой и уважением («Мне кажется, что он здесь спешит к больному»).

Константин Паустовский едва ли ни единственный из маститых писателей так скрупулезно запечатлел Таганрог предреволюционного времени. С лета 1916 года до поздней осени он работает на заводах города (отсюда уйдет с артелью рыбаков в море). Но не это главное для него, а непосредственная аура, история и яркий колорит.  Удивило, что город почти не оставил никакого следа в книгах Чехова: «ни моря, ни акаций, ни порта, ни черных парусов, ни азовского говора». Писатель-романтик Паустовский увидел то, что сознательно исключил классик Чехов («Был молод, романтичен, зачитывался стихами и морскими книгами, видел то, что мне хотелось видеть»).  И всё, что видел, подобно мудрому сеятелю, «развеивал» по всему своему творчеству: Таганрог ворвался в «Беспокойную юность», «Порт в траве», «Блестящие облака», «Повесть о жизни». В этом городе писатель приступил к первому роману «Романтики». Некоторые приметы становились его органическим «нервом». Нетрудно представить, что прежде всего открылось в панораме только что входящему: «город был необыкновенно чист, дворики наполнены умело подобранными букетами… В Таганроге много любителей-цветоводов». А Батурин, персонаж «Повести о жизни», с очевидными «отблесками» личности писателя, заглядевшийся на мерцающие звёзды, почувствовал, как из садов «сочились» опьяняющие запахи цветов (в Тарусе во дворе своего дома он с любовью культивировал цветочные виды и с восторгом произносил: «Вот пион, флоксы, гладиолус… Какая архитектура!»). Звенящая тишина, тонкий воздух, колыхание тени терпких цветов акации на белых стенах – всё это мог почувствовать только «эфирно» утонченный художник, пред которым далее открывался мир «бытового» освоения. «В пыльной зелени» вырублены ниши с кофейнями и лавчонками, через переднюю застекленную стену видны в тельниках люди: «азартно режутся в карты». Торгуют сельтерской водой и баклавой. Пожилые женщины сидят на низких скамеечках — продают жареные каштаны; жаркие мангалы, треск лопающейся скорлупы… — таков быт города. И вдруг писатель переводит вектор: обозрение падает на кажущийся сверху таким игрушечным порт. И начинает звучать эпическая симфония трёхмерного времени.

«Узкие молы заросли травой», закрыв рельсовый путь. От порта веет «музейной и тонкой тишиной», а пережившие Чехова старожилы вспоминают время, когда город был «засыпан тучным зерном и деньгами», заселен греческими и итальянскими негоциантами. Весь порт звенел, улицы заполнялись запахами кофе, корицы, заморскими ароматами. Но «прогремели» новые порты Одесса, Мариуполь, и порт Таганрога умер.  От былого остались лишь зыбкие приметы. Чугунная пушка, в жерле которой солоноватая вода, а нагнувшись, можно услышать запах, «кружащий голову» и напоминающий о плавании. Но не уплыть отсюда: пароходы стоят далеко на рейде. Портовые буксиры: старая шхуна «Труженик моря» и два разоруженные корвета в ожидании слома «вспоминают», как проходили Магелланов пролив и резали форштевнями воды Архипелага (с тех пор к «приметам» добавился молчаливый Морской вокзал, задумавшийся «о себе и времени». Как по–современному «подсказал» нам писатель!). Остался запечатленным и первый в России электрический маяк, свет которого в вечернюю пору сопровождал писателя-«рыболова», плывущего с Черепахи (маяк размыли подземные воды, а в 70-е годы его и вовсе снесли). Вероятно, сквозь эту историческую память приморского города и рождалась страстная жажда к «музе дальних странствий», и старый корвет «сгодился» как образный пролог ко всему творческому становлению. Отсюда, на палубе, в тени от трубы, можно было «следить и читать…  Конечно, лучше «Фрегат «Паллада» или дневник капитана Кука».

Таганрог предреволюционного времени оставил у Паустовского самые теплые воспоминания: всё убегающее и ускользающее неодолимо влечет нас. Когда спустя много лет (1952 г.) он приехал в город юности, тревога возможного разочарования охватила его. И как было отрадно убедиться, что «в молодости я был всё же прав: Таганрог так же хорош, не потерял свою прелесть, хотя она приобрела и иной характер».

Прислушаться к «голосу собственной юности» и заново осмыслить её, почувствовать в человеке самые сокровенные «струны души», эту «высшую реальность» сквозь магический кристалл искусства оставил нам Константин Георгиевич Паустовский. Святое завещание, не требующее переоценок и в нашем турбулентном клокочущем мире.

Профессор Людмила МАЛЮКОВА.