79 лет назад, 30 августа 1943 года, Таганрог был освобожден от немецко-фашистских захватчиков. Как наш город жил в оккупации? Как встретил освободителей? Своими воспоминаниями с нами поделилась Нонна Михайловна Богуш (в девичестве – Шпеер).

Её семья переехала в Таганрог из города Шахты в 1933-м. Нонне тогда было 3 года (родилась она 1 января 1930-го).

— Нам город показался такой красивый, такой зеленый, так нам понравился, — восстанавливает свои детские впечатления.

Поселились Шпееры по адресу: переулок Тургеневский, 7.

— Мама у меня – русская, а папа – еврей, — рассказывает Нонна Михайловна. – Против их женитьбы были и его, и её родственники. Но они полюбили друг друга, и никого не стали слушать, поженились.

Отец Нонны, Мирон Соломонович Шпеер, ушел на фронт в июле 1941-го.

— А 17 октября в 4 часа дня у нас уже стоял немецкий танк – на углу, возле ресторана «Волна», — вспоминает Нонна Богуш. – Мне 11 лет было. И мне любопытно было посмотреть, какие ж немцы. И не только мне. Потому что, когда война началась, — карикатуры были в «Таганрогской правде»: немцы – с рогами, ужасные. А мы, дети, думали: наверное, они такие и есть. И мы из ворот выглядывали… А в нашем дворе жил главный редактор «Таганрогской правды» Чудный. Дядя Андрей. Это был чудесный человек – под стать своей фамилии. Ночь после прихода немцев переночевал. А на следующий день его расстреляли.

По воспоминаниям Нонны Михайловны, в первый же день оккупации по городу были расклеены заранее заготовленные объявления о том, что все евреи в течение 24-х часов обязаны зарегистрироваться.

— Кто не будет зарегистрирован, — расстрел, — продолжает наша героиня. – Неужели они не знали, что их регистрируют, а потом расстреливают? Сколько замечательных людей расстреляли! По нашей улице жил прекрасный детский врач Майзель… По нашему адресу было два двухэтажных дома, выходящих фасадом на улицу, и два одноэтажных дома во дворе. Мы жили во дворе. А в доме, выходящем на улицу, на втором этаже, жил Свет Яков Борисович, самый лучший таганрогский адвокат. Жена у него была Елена Абрамовна, еврейка. Он уехал с женой, а её мама, которая работала врачом на «Скорой помощи», уезжать отказалась, осталась, её немцы расстреляли. Другой наш сосед, Марк Эльштейн, еврей, умер еще до оккупации. А его жена была чистокровная немка, она во время оккупации была переводчицей, но никому никакого вреда не причинила.

По словам Нонны Михайловны, там, где теперь находится НИИ связи, до войны располагалось еврейское кладбище. Немцы его сровняли с землей. Но предварительно забрали, вывезли мраморные и гранитные памятники и надгробия. А на окраине парка Горького устроили кладбище, где хоронили своих офицеров. Потом вроде бы всех перезахоронили…

 

«Папа — юда?»

Нонна Богуш вспоминает, как тогда решались национальный и квартирный вопросы:

— Везде, в каждую квартиру, заселяли немцев. Через управдома. А управдомом у нас был Магри – грек, работник цирка: он был конферансье, а его жена – цирковая гимнастка. Мама моя, когда прочитала немецкий приказ о регистрации евреев, не знала, что делать: мы ведь – я и мои сестра и братья – наполовину, по отцу, — евреи. И она пошла к Магри посоветоваться. А он ей сказал: «Мария Георгиевна! Успокойтесь! Никуда вам идти не надо!» Он и спас нас.

Семья Нонны до войны проживала в половине одноэтажного дома, стоящего во дворе. Оставшись без главы семейства, они – мама, бабушка (мамина мама), Нонна, её сестра и два брата – уплотнились и занимали две комнаты своей трехкомнатной квартиры. В третьей комнате поселились два немца.

— Оба молодых, — рассказывает Нонна Михайловна. – Но один, Хаинс его звали, – высокий, худощавый. А другой, Ганс, — рыжий, небольшого роста и толстый. Эсэсовцы. Вообще они были связистами, но относились к войскам СС. Пункт связи разместили напротив нас, через улицу, там они дежурили. Родители Хаинса владели кондитерской фабрикой, а у отца Ганса был завод, где производили бритвы. Это они нам сами рассказывали. На ломаном русском языке; мы их понимали. Когда им присылали посылки, — они нас всегда угощали.

Но однажды Хаинс оказался в спальне хозяев квартиры…

— И зовет мою старшую сестру Сальвину. И я – туда: чего он туда пошел, чего он кричит? А он показывает на висящий на стене папин портрет и спрашивает: «Папа – хороший?» Она: «Хороший!» А он: «Папа — юда?» А она такого слова даже не слышала никогда, машет головой: «Нет!» Тут мама заскочила: что такое, что случилось? А он снова тычет на портрет: «Юда?» Мама знала, что «юда» – еврей значит. Но тоже отвечает: «Нет!» Хотя он понял, что его обманывают. «Папа – юда!» — говорит. Но не выдал нас.

Вообще во взаимоотношениях с оккупантами Нонне и её родным везло:

— Бабушка у нас была на язычок острая. Помню, немцу в глаза говорит: «Чтоб вы провалились, проклятые!» А он её понял. «Матка, — говорит, — придержи язык.» Мама ей: «Поняли, что надо делать? Молчите!»

 

Голода не было…

Нонна Михайловна Богуш признает, что серьезными были и бытовые проблемы:

— Топить было нечем. Пилили акации, другие деревья. Кто-то рубил свои шифоньеры – у кого что было. Не было воды. Когда наши отступали, они взорвали Водоканал. Но осенью 1941-го заморозки начались рано, море у берега замерзало. Люди спускались по Каменной лестнице с топориками, кололи лед, носили его домой в мешках. Пушкинской набережной тогда не было, море начиналось прямо за железной дорогой…

Слава Богу — голода не было:

— В порту хранилось много зерна. Наши, когда отступали, его зажгли. Но оно полностью не сгорело. Правда, пропиталось дымом. Немцы разрешили эту пшеницу брать. Мы ходили, насыпали в сумки, приносили. Потом перебирали, промывали…

В одном дворе со Шпеерами жила итальянка.

— Абателла её имя, — продолжает свой рассказ наша героиня. – Мы её называли тётей Таней. Она у себя дома пекла пирожные. И меня взяла на работу: я тесто месила. Брат мой, на три года меня младше, 1933-го года, бил молотком орехи. А когда пирожные были готовы, — она листы с ними накрывала марлей, мы их брали: один – Абателла, другой – моя сестра, третий – я; и мы несли их в кинотеатр «Октябрь»: при немцах он, конечно, назывался по-другому. Этот кинотеатр тогда работал только для немцев. И мы пирожные относили в буфет кинотеатра. Абателла и нам давала денежку, и пирожными угощала. Да и тесто лизнуть было наслаждением.

А вот ловить в море рыбу немцы запретили.

— Зато её столько скопилось! Когда освободили Таганрог, — на базаре было столько рыбы! Да такие огромные рыбины! Рыба спасала! После освобождения и после войны были очень голодные, трудные годы…

 

Музыка и взрывы

Но то, что было при немцах, 80 лет назад, Нонну Богуш до сих пор возмущает:

— На Греческой, недалеко от нас, был дом терпимости — напротив Дома Чайковских, где до войны был детский дом. Оттуда музыка неслась…

Наряду с музыкой в оккупированном Таганроге нередко гремели взрывы:

— Наши, пока в Таганроге были немцы, бомбили город с бомбардировщиков и обстреливали из артиллерии: линия фронта проходила совсем рядом.

В свои 92 года Нонна Михайловна считает, что наши армия и авиация поступали правильно. Причем, по её словам, она и в 12 лет придерживалась такого же мнения.

— Но такой беды, как другие города, Таганрог в оккупации не испытывал, — резюмирует наша землячка.

 

Лучший мир

На всю жизнь запомнился день 30 августа 1943-го:

— Мы с букетами мчались в парк. Там подбрасывали азербайджанца-танкиста, чей танк первым вошел в Таганрог.

Что касается публичных казней, — их проводили как оккупанты, так и освободители:

— При немцах виселицы были на Центральном рынке, там были повешенные. Но было написано, что это – не подпольщики, а воры. Немцы воровства не терпят. У себя в Германии они за это руки отрубывали. А у нас вешали. А когда был освобожден Таганрог, — на Банковской площади дня три висел мужчина, которого уже наши повесили. Объявили, что он – предатель, изменник Родины…

У Нонны Шпеер даже в оккупации временами была сладкая жизнь. Нонна Михайловна Богуш четверть века проработала на Таганрогской кондитерской фабрике имени 8-го Марта: варила ирис. А вот её супруг, Петр Лукич Богуш, был «Волшебником Изумрудного города»: он озеленял Таганрог и его предприятия. Этот мир уже оставили не только муж, но и младший сын этой женщины. Но она надеется и верит, что еще встретится – и с ними, и со своими родителями, и со многими другими любимыми людьми – в месте, где у людей уже не будет ни вражды, ни национальной неприязни.

Антон Сахновский.

Фото автора.

На фото: Нонна Михайловна Богуш.