Чтобы начать говорить (вариации — думать, делать), человеку нужно от чего-то оттолкнуться. Оттолкнуться вполне конкретно, как при физическом движении. Для этого то, на что ты пытаешься опереться, должно быть если не материальным, то всё-таки достоверным (в соответствии с твоим опытом и прогнозами). Но устройство сегодняшних дней и ночей практически исключает саму возможность того, что человек воспримет что-то как подлинное, истинное, как то, во что можно поверить. Тот же, кто не выстроил для себя собственную картину мира, замысленного действия не совершит. Я бы оставил все эти «измышлизмы» для записной книжки, если бы 7 лет не проработал со старшеклассниками в школе и хотя бы раз в неделю не слышал вопроса «Что делать, если не знаешь, зачем жить (вариации — работать, учиться и проч.)?». Им задавались ученики, приятели, коллеги, я сам. Не то, чтобы данное эссе стоит награждать значком «Спроси меня как», скорее — это некоторая попытка зафиксировать мои промахи и попадания в борьбе с «Нихилом» («nihil» — с лат. «ничто»). Надеюсь, местами — удачная.
«Устный счёт. В народной школе С. А. Рачинского». Художник Николай Петрович Богданов-Бельский. (1895 г).
«Конечно, я верю в Бога. Как в какого? Ну, в нашего. А после смерти.. не знаю.. может быть, переселение душ?» — это практически дословная запись одного разговора. Смешного мало. Данная каша впервые дала мне понять, что я бессилен. Речь, при этом, шла не о вербовке в очередной орден, а о поисках хоть какой-то кочки, с которой можно было бы перепрыгнуть на тему «предназначение человека». Я вовсе не призываю к обязательному религиозному образованию, просто уточняю — в представлении подавляющего большинства современных людей понятие «Бог» — это такая неоновая вывеска, за которой скрывается что-то очень непонятное и — для взрослых. Поэтому сказать, что человек рождён, чтобы творить, ибо “И взял Господь Бог человека, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его” [Быт(2:15)], конечно, можно, но едва ли это сработает надолго. Если пройтись по философским понятиям, то, вероятнее всего, Ницшеанский «Сверхчеловек» попробует всплыть, но скоро и он утонет в ассоциациях, которые прибьют вас к рифам какого-нибудь Пелевина или Кастанеды.
Тут, конечно, самое время пнуть ХХ век. Вспомнить, что в нём у наших самых образованных и талантливых сограждан было слишком много поводов для того, чтобы погибнуть, не оставив потомства.. но тогда получится, что я швыряю слишком много камней во все подряд огороды, да? Я очень аккуратно. Мои прабабушки и прадедушки родились незадолго до Гражданской войны. В детстве они видели страшные вещи. Мои бабушки и дедушки родились незадолго до Второй Мировой Войны. В детстве они видели страшные вещи. И то — мои родители были воспитаны не только в установке на выживание, но ещё и высшее образование получили. Незадолго до краха Советского Союза родился я. В детстве мне не приходилось видеть таких страшных вещей, как перечисленным предкам, но одно из моих первых воспоминаний таково — вечер, телевизор, танки стреляют по Белому дому, дедушка говорит: «Это — конец». Удивительно ли, что мир всё чаще мне кажется слишком зыбким? А телевизор-то не прекращал. Никогда. Кто-то в своём детстве видел там 11 сентября, кто-то — Беслан.
Итого — в каждом из нас сидит бактерия неверия (настаиваю, что это — одно из имён Нихила). Дети не верят взрослым, взрослые не верят начальству, начальство не верит Росгидрометцетру. Но само-то и не потеплеет. Разумно ли человека, отбрыкивающегося своими «не хочу» и скрывающемуся от любых раздражителей в одну из параллельных реальностей, отправлять, скажем, проходить тест на профориентацию? Стало быть — что делать? Сказать бы про зарывание таланта — так не поймёт никто. Портрет Декарта в кабинете математики повесить — так только над шевелюрой посмеются. Попробовать Пушкина с Чеховым распьедесталить — себе дороже.. Расставить бы какие-то неоспоримые, неопровержимые точки над i.. Примерно так я думал в промежутках между всё менее и менее удачными беседами с учениками и собой. При этом, с тем, что все мы рано или поздно умрём, а, значит, хорошо бы позаботиться о том, чтобы жизнь прожить не очень стыдно, никто не спорил, а вот как именно это сделать — понятно не было.
Ответ (ну, не ответ, а соринка, из которой всё самое интересное — по мнению Ахматовой — и появляется) пришёл совсем неожиданно.
Смотрю фильм про Стива Джобса. Эпизод, в котором он встречается со своей дочерью, что долго не признавал. А тут — хочет с ней подружиться. Она — подросток, приходит на встречу с кассетным плеером. Джобс начинает разговор с вопроса «какую музыку слушаешь?», потом спрашивает — а правильно ли, что в такой объёмный агрегат помещается так мало песен? Дочка соглашается — не очень. В 2001 году появляется первый айпод с памятью 5 и 10 Гб (!). Так — может быть здесь и зарыт шестикрылый серафим?! Может быть, Муза — это не великая красота, вдохновляющая на подвиги, а близкий человек, которому не достаёт чего-то вполне конкретного?
Булат Окуджава, поющий на кухне своим друзьям утешительные песни нелёгкого времени, растиражированные — неожиданно для него самого — на тех же доджобовских кассетах, тоже в каком-то смысле про это.
Михаил Афанасьевич Булгаков (1891- 1940)
И Михаил Булгаков — молодой врач, докатившийся до всего, что описано в «Морфии», вспоминает вдруг, что когда-то любил театр, уезжает в Москву, учится писать пьесы и женится во второй раз. На актрисе. Вскоре ему запрещают ставить спектакли по пьесам Булгакова. Тот с головой ныряет в литературу и женится в третий раз. Его жена помогает ему в работе над «Мастером и Маргаритой» и трогательно заботится о его литературном наследии до самых последних дней. Истории сами всплывают в памяти. Перечислять остальные из них списком я не стану — наверное, у каждого человека найдутся свои сюжеты о совершенно разных судьбах как всегда непохожих людей, объединённых простым наблюдением — они не выводили на своих щитах лозунги о мировой революции, спасении России, поднятии с колен отечественного кинематографа и прочие красивые, но явно не пересекающиеся с жизнью (а, значит, пошловатые) слова. Они вели свои дела, выбранные в соответствии с простым принципом — человек становится счастливее только тогда, когда делает счастливее людей, которых он любит (как же часто приходится уходить в скобки, чтобы быть правильно понятым.. «любит» — в древнегреческом смысле понятий ἀγάπη, φιλία, στοργή, Ἔρως.. хотя, можно проще, «любит» — в смысле с радостью посвящает своё время и силы вот этим конкретным чихающим, сёрбающим, и неправильно расставляющим ударения людям).
Сам по себе человек слишком переменчив — сегодня ему хочется одно, а завтра — другое (как остроумно заметил о себе один мой ученик «мне уже хотелось стать кинооператором, режиссером, продюсером, педагогом, врачом, президентом…») и ответить на вопрос «Чего мне не хватает?», находясь в ситуации, описанной выше, практически невозможно. А если ты уже попробовал себя в нескольких профессиональных областях, то дело совсем труба — не выпутаешься до тех пор, пока не оглянешься по сторонам и не почувствуешь, что рядом есть как минимум один человек, чья скорбь вызывает в тебе ответное чувство. Тут, конечно, важно, во-первых, не упустить сам этот момент, а, во-вторых, принять некоторое решение — готов ли ты, будешь ли ты посвящать часть своей жизни тому, чтобы заполнить ту пустоту, из которой вот в этого несчастного дует мороз «Нихила». Потому что, скорее всего, вот так, щелчком пальцев, утешить никого не получится. Вполне возможно, придётся чему-нибудь поучиться, поработать немного, потратиться. Но — если принцип о счастье верен — подводя итог своему деланию, ты, подобно Борису Гребенщикову, будешь иметь полное моральное право сказать «если тебе стало хоть немного легче, это — всё, чего я хочу».
Кирилл Сафронов
