Дурова – первая женщина России, награждённая Георгиевским крестом

Женщины

Надежда Андреевна Дурова опередила своё время. Своей жизнью она явила процесс, который впоследствии получит термин «эмансипация женщин». В своих литературных произведениях она показала изнутри, с точки зрения женщины, не замолвленную проблему. Она поднимала вопрос равенства мужского и женского образования, поднятого в русской журналистике только спустя почти полвека после её явления в литературе.

В произведении «Преступная любовь», которое Надежда Дурова начала писать ещё в 1806 году (испытав на себе супружество) показаны глубинные механизмы взаимоотношений супругов, унизительное и бесправное положение женщины. Главная героиня Лидина «теперь одна, совершенно одна, беззащитно предана во власть мужа…» «Она боялась его, как лютого зверя». «Сумасброд не воображал, что … приучая жену свою переносить брань, толчки, холодность, неверности, заставляя её выпивать насильно то в доказательство любви, то от страху огромные стаканы вина, он должен будет наконец пожать плоды всего этого!»

Лидина постепенно спивается, но понятия белой горячки ещё нет, описаны сцены бешенства заболевшей Лидиной. Общество её осуждает, а автор видит причину в отсутствии образования: «Кто ж виноват?… Все единодушно обвиняли её, о молодости, незрелости ума слышать не хотели…»

В уста героине Дурова влагает такие слова: «Для чего меня ничему не учили! …для чего я не знаю того, что знает здешняя полковница, городничиха, даже старая Р. … хотя б поселили во мне охоту к чтению, может быть, суждения, наставления, примеры …дали б мне твёрдость характера, силу душевную!»

Дамское общество описано ничем не хуже Джейн Остин: «Собеседницы молчали минут пять, наконец, жена городского головы, смертельно боясь, чтоб разговор, так вкусно начавшийся и которому она делала главную приправу… не погас совершенно, сказала набожным голосом: «Сохрани, Боже, всякого человека от напасти!» Главная же приправа была в смаковании того факта, что муж бросил красавицу Лидину «на жертву нищете и презрению». «Всякая красавица всегда уже наделает у нас кутерьмы на целые полгода; а если она умна и воспитана, так ровно на два года…»

 

Армейский быт

Скрупулёзно, подобно хорошей хрестоматии по истории, Дурова  – Александров – описывает армейскую жизнь военного и мирного времени в своих «Записках».

Кажется, ничто не прошло мимо глаз, все запечатлено пером Дуровой (Александрова). Расквартирование офицеров, их питание, питие вина (не водки), содержание лошадей, учения, добыча фуража у местного населения под квитанции, балы, игры, карты, постоянная нехватка денег, убегающие солдаты в Польшу с неудачной попыткой вернуть их в родные, российские, воинские части, пение солдат через силу, через нагайку офицерскую.

Солдаты, кормящие своих лошадей в чужих полях украдкой из отсутствия денег на фураж. И русские дворяне, имеющие право выбирать род службы. Вербовка недостающих солдат посредством вербунка, пляшущей экспедиции по деревням. «Спаси Боже, если нет другой дороги вступить в регулярный полк, как посредством вербунка!» «Всё это плясало и пело» потом в корчме.

Надежда Андреевна самовольно примкнула к казакам, потом была в Брянском мушкетёрском пехотном полку на Буге. Служила солдатом в лейб-эскадроне Коннопольского полка пока не доказала документально своего дворянства. Но, конечно, её сразу отличали от простых солдат, «взятых от сохи».

После аудиенции у императора она была определена в Мариупольский гусарский полк офицером Александровым. Александр I нарёк её Александровым Александром Андреевичем.

Подробно описала Дурова (Александров) не только армейский быт, но и обучение. Молодых солдат учат в «сборне», избе или сарае, выделенной для этой цели. Целое утро размахивали пиками, маршировали, прыгали на лошади через барьер. В военное обучение входило умение маршировать, рубиться, стрелять, владеть пикою, седлать, расседлывать, вьючить и чистить лошадь, только потом обмундировали и отправляли на службу.

Офицерам нужно было владеть приёмами с карабином. «Всякое утро приходит ко мне старый … фланговый гусар моего взвода, с карабином, и я более часа учусь делать от ноги, на плечо, на караул. Соломенное чучело за рвом нужно для конного учения со стрельбой из пистолетов с 6 часов утра. Лошади ведут себя на этих учениях по-разному, кто из лошадей боится чучела, кто выстрела, а кто из гусар боится прыгать через ров. Вообще, «маневры – пример баталии», «окончательный маневр у нас бывает атака.»

Перед войсковым смотром выдерживается экзамен перед дивизионным начальником во всём параде. Отдельно описана школа верховой езды у полкового берейтора поручика Вихмана, который считал охоту – лучшей практикой своей науки.

Мундир, сабля, пика, «тяжёлая, как бревно», шерстяные эполеты, каска с султаном, белая перевязь с подсумком с патронами – «всё это очень чисто, очень красиво и очень тяжело!» Но самые тяжёлые «тиранские тяжёлые сапоги, они как железные!», она их называет «мои кандалы». А на систематических манёврах размахивать «дубовой» пикой над головой досадно тяжело.

Военные расквартированы по частным квартирам, кто – где, питается кто – как. «Будучи всякий день смертельно голодна, провожу всё свободное время на грядках с заступом, выкапывая оставшийся картофель…»

Особенным положением пользовались офицеры, которые жили с взводным начальником в доме помещика, сами начальники частей предпочитали квартировать в домах помещиц с молодыми дочерьми. Но если помещики скучны, у них офицеры не бывают. Вообще офицеры обычно обедали у помещиков тех мест, где останавливались и квартировали у более состоятельных, соответственно более образованных людей. Досуг их был с игрой на фортепиано, гитаре, флейте, в различные игры, в чтении стихотворений и доверительных бесед. Иногда после случались и свадьбы.

Бывают дежурства в табуне на неделю, для чего строится шалаш в поле. Однажды, возвращаясь уже ночью после ужина к месту дежурства, Александров встретил жуткое существо, немого, питающийся подаянием, боясь волков, он пытался подражать собачьему лаю, чем напугал нашего офицера.  Случай этот заставил рассуждать её о природе своего страха, и почему в сражении она его не испытывает.

 

Отечественная война

Записки Надежды Андреевны о её службе в армии, участии в военных действиях времён заграничных походов Александра I и Отечественной войны 1812 года, представляют подробные бытописания провинции, армейской жизни и нравов западноевропейских в сравнении с русскими. Не мудрено, что третью тетрадь «Записок» утеряли в почтовых пересылках, ныне мы можем читать только две.

Сама Отечественная война, описанная участником-участницей, выглядит несколько иначе, чем картинка в учебнике. Переход Наполеона через границы Российской Империи не подано панически, как начало войны, собственно слово «война» в описании улана Александрова появится ближе к Смоленской битве, после Манифеста Императора. «Государь не удерживает более нашего мужества и даёт свободу отомстить неприятелю за скуку противувольного отступления, до сего времени необходимого.» До этого задача русской армии была в том, чтобы уйти и не драться, отступали столь быстро, что и спать было некогда. «Мы не только не спим, но и не едим, спешим куда-то!»

Не совсем привычная характеристика дана Ермолову, Милорадовичу, Барклаю де Толли. «Обращение Ермолова имеет какую-то обворожительную простоту и вместе с тем обязательность… Ни в ком из прибывающих у него офицеров не полагает он невоспитания, незнания, неумения жить; с каждым говорит, как с равным себе…» «Милорадович любит блеск и пышность». На балу в день именин вдовствующей государыни, устроил демократическую выходку с «дебелыми и грубыми существами», замятую Ермоловым. Барклай-де-Толли скуп, граф Аракчеев исполнителен.

Французы предстают вовсе не представителями европейской цивилизации: «Нет! Это не храбрость! Я не знаю, как назвать эту дикую, зверскую смелость, но она недостойна называться неустрашимостью!» Описаны жестокости их «зажаривания» деревень с жителями.

Батальные сцены дополняют даже Л.Н. Толстого. Гул, рёв, «до сего времени я ещё не вижу страшного в сражении, но вижу много людей, бледных, как полотно, вижу, как низко наклоняются они, когда летит ядро, как будто можно от него уклониться! Видно страх сильнее рассудка в этих людях!» «Жаль смотреть на раненных, как они стонут и ползают по, так называемому, полю чести! Что может усладить ужас подобного положения простого солдата? Рекрута? Совсем другое дело образованному человеку: высокое чувство чести, … священный долг к отечеству…»

Толпы раненных вперемежку с беженцами: «пеших, конных, женщин и детей», тут и подбитые пушки, понтоны; «стон, писк, визг, брань, крик. Мой конь храпел и лягал кого мог…. Несколько казаков пробиваются как-то непостижимо сквозь эту сжатую массу людей, лошадей и орудий».

«Пронзительный свист адских пуль совсем оглушил меня! Я их терпеть не могу! Другое дело – ядро! Оно, по крайней мере величественно и с ним почти всегда короткая разделка! … поехала смотреть, как действует наша артиллерия, вовсе не думая того, что мне могут сорвать голову совершенно даром… но что значат пули при этом диком, безумолкном рёве пушек».

 

Заграница и мы

2 часть Записок «Кавалерист-девицы» (как назвал её Александр Пушкин, что ей не понравилось) посвящена Отечественной войне. Эта часть книги условно делится на две половины: одна описывает события на территории Российской империи, другая – заграничный поход после победы в Отечественной войне 1812 г. В этой части проявляется большая разница между жизнью крестьян немецких, датских и русских. Александров не вдаётся в подробности причин этой разницы, а просто и эмоционально живописует её. В России «деревня беда, дурна и разорена, надобно думать, непомерными требованиями её помещика».

В Пруссии «немка варила кофе для желающих», «товарищи мои были довольными, то есть сытыми.»

Прага. Начальство города находило какое-то затруднение позволить корпусу нашему пройти через город. Наконец, позволили, и мы прошли поспешно, не останавливаясь, за этим строго смотрели. …Немцы с испуга сторонились…».

Известие из Парижа в 1814 году превратило русских солдат в мирных гостей датского короля. Александров с товарищем взяли недельный отпуск, по пути их чемодан с мундирными серебряными вещами и пятьюстами рублями золотом пропал. Хладнокровному немецкому полицейскому Ильинский наговорил, что нет на свете полиции, которая могла бы сравниться с русской «в деятельности, проницательности и остроумии средств». На следующее утро чемодан был найден и возвращён.

Дом немецкого крестьянина с вежливым приёмом и хорошим угощением, хотя «наружность дома обещала лишь картофель», здесь тонкая скатерть, фарфоровая посуда, серебряные ложки и солонки, хрустальные стаканы. И за всё это не брали деньги, потому что хозяева оказались не трактирщиками, а крестьянами, получившими наследство от разбогатевшего родственника, вышедшего в купцы, а «король велел нам относиться с русскими хорошо»!

Пришла пора расставаться. «Нет ни одного из нас, кто бы радостно оставлял Голштинию. …Никогда не забуду твоих садов, цветников, твоих светлых прохладных зал, честности и добродушия твоих жителей!»

«Вот мы и в земле родной! Местечко Яновичи, грязнейшее из всех местечек на свете», «непросыхаемое болото».

«Мы пришли! Мы на месте! …исчезли очаровательные картины чужих краёв! Чужих нравов! …Здесь всё так важно, так холодно! …попробуйте попросить стакан воды у крестьянина… «Две копейки за труд, барин!» От скучных квартир, от дымных изб, грязи, дождя, холодной осени сделалась /я/ дурного нрава, на всё досадую: на запачканных крестьян,… на крестьянок, зачем они дурны собою, зачем отвратительно одеваются, ещё отвратительнее говорят…»

Россию Надежда Андреевна сравнивает с картиной фламандской школы: «…что занимательного смотреть на толпу крестьян, неуклюжих, грубых, дурно одетых, окружённых телегами, дёгтем, рогожами и тому подобными гадостями!»

 

Будни провинции

Так же живо и подробно описаны повседневные мелочи, ушедшие в небытие: как работали станционные смотрители, как платили за проезд по российским дорогам, балы, забавы, концерт в пользу бедных, составленный благородными дамами. «Весь быт разных увеселений», самодеятельные театры, оперы, характеристика русской полиции, евреи, голодная Литва, где «жители так бедны, бледны, тощи и запуганы», а земля глинистая и хлеб чёрен, патриархальный Дон, работа сторожа с клепалом при открытых ворот господского двора, «ходившего вокруг дома и стучавшего чем-то по доске», поляки, смотрящие на жителя Сибири, как на существо сверхъестественное, пленительная природа Польши, где зима коротка и снисходительна, рожь ниже Дуровой только на одну голову. В другом месте она о Польше говорит так: «… всё так, как и везде в Польше: развалившиеся хижины, крытые соломою и больше ничего». «Картинные места и покорный, услужливый народ!» Корчмы, в которых останавливаются все приезжающие и отъезжающие, с беспрестанными евреями, названными тремя буквами; паром через Днепр.

Станционные смотрители приобретают под правдивым пером Дуровой суровую реальность. «На всякой станции запрягают нам лошадей по двенадцати, и все они не стоят двух порядочных; они больше походят на телят…» «Почти на всякой станции случается с нами что-нибудь смешное. На одной подали нам к чаю окровавленный сахар», на другой станции смотритель был «пьян, говорил грубости и хотел дать лошадей», когда на того прикрикнули, выскочила жена смотрителя «с кулаками, злобою и визгливым голосом»; конфликт разрешился после того, как пьянчужка проспался через час.

Став опытной, Александров (Надежда Дурова) научилась добиваться своего у станционных смотрителей, «делающих много затруднений. (Подробней о механике их дел в главке «Отпуск» 1 части.) Обычно они тянут время, вынуждая покупать у них «столование», не давая лошадей, чтобы вынудить взять «вольных» лошадей в двое дороже. «Эта дорога вселила в меня и страх и отвращение к почтовым станциям!» Теперь, когда ей говорили: «Нет лошадей», – она грозилась сделать запись в его книге о простое; так лошадей давали очень скоро.

 

Личность Александрова-Дуровой

Конечно, Надежда Андреевна была незаурядной личностью. Мы понимаем, что в своё время она не могла иметь столь должное к себе уважение. В детстве она проявляла и доброту, и мечтательность, но трудные взаимоотношения с матерью и её явно не узкосемейные интересы толкали к нестандартному решению её семейной драмы. «Непомерная строгость матери выгнала меня из дома отцовского!»

В детстве она отлично справлялась с заданиями отца по обработке почты и других «не женских» дел, а самым неприятным для неё было кружевоплетение («гаже занятия я не знала»).

Как и героиня её книги Лидина, Надежда Андреевна не имела образования.  Её таланты художницы и музыканта не имели возможности развиться. «Ничего не смыслю в музыке, но люблю её более всего». Имела она природные данные к изобразительному «приятному искусству», сама рисовала не плохо: «Андромеда у скалы» – её экспромт в гостях высоко всеми оцененный. Будучи в командировке в Петербурге, в Эрмитаже «более всего привлекли моё внимание картины; я страстно люблю живопись», некоторые картины описаны ею весьма небанально. Даже в описании икон и портретов видно художественное дарование Дуровой.

Надежда Дурова различала женское общество гражданское и военное: «Хотя я убегаю женщин, но только не жён и дочерей моих однополчан…, это прекраснейшие существа в мире! … Смелы, веселы, любят ездить верхом, гулять, смеяться, танцевать! Нет причуд, нет капризов. Женщины полковые совсем не то, что женщины других состояний!»

Надежда Андреевна, которая до конца своих дней откликалась только на имя Александра Александрова, никогда не пожалела о своём выборе: «Свобода, драгоценный дар неба, сделалась драгоценным уделом моим навсегда! … Вам, молодые мои сверстницы, вам одним понятно моё восхищение! Одни только вы можете знать цену моего счастья! Вы, …которые от колыбели до могилы в вечной зависимости и под вечной защитою, бог знает от кого и для чего! …»

«Независима! Я взяла мне принадлежащее, мою свободу! … я умела взять её, охранить от всех притязаний на будущее время, и от ныне до могилы она будет уделом моим и наградою!»

Надежду Дурову уважали и любили однополчане, её талант признавал Александр Сергеевич Пушкин, портрет Надежды Андреевны хранился у Михаила Юрьевича Лермонтова, но она не стала иконой стиля демократов второй половины XIX века. В СССР её образ отретушировали, награду ей поручили вручить не Александру I, а Кутузову. Позже Советскому человеку она явилась в опере «Надежда Дурова» Анатолия Богатырёва, написанной на патриотической волне в 1946 г., и в комедии «Гусарская баллада», что, впрочем, иногда оспаривается.